Рассказчик Утесов

А ведь многие артисты эстрады отказались от этого, ушли в другие жанры. От чего бы? Да оттого, что очень трудно собрать внимание публики и заставить её смеяться, если она сидит за столиками, пьёт и закусывает, а иногда просто разговаривает во весь голос. Нужно сделать какое-то чудо, чтоб оторвать зрителя от вкусной еды, крепкого кофе, горячительных напитков, личных разговоров и т. п. Певец, танцор, фокусник или мим могут выступать, не требуя отклика зрительного зала на каждое слово, жест, интонацию, мимику. А рассказчику необходимо чувствовать нутром отклик публики. Видеть, как, глянув на сцену, зритель отодвигает чашечку с кофе, бесшумно кладет чайную ложечку, как явно остывает нетронутый бифштекс, как официанты, открывая бутылки, делают это бесшумно, как зритель, приложив палец к губам, просит говорить шепотом или не говорить вовсе.

В подобных, прямо говоря, невероятных ресторанно – питейных условиях Утёсов имел грандиозный, успех. Достаточно было на афише написать: "Сегодня Леня Утёсов расскажет кое-что смешное" и зал был полон, не оставалось ни одного свободного места.

Возникает естественный вопрос, так в чём же тут дело, в чём секрет такого успеха в таком совсем не ударном, не массовом, тихом жанре? Ответ безумно прост: Утёсов блестяще владел жанром юмористического рассказа. А если разбираться дальше, то всё становится ясным: Утёсов родился и провёл детство и юность в самой Одессе. Юмористическую, комическую, ироническую атмосферу этого города ни кто не разгадал до конца, если не считать одесский дух И. Бабеля и нашего современника Михаила Жванецкого. Говоря об Утесове-артисте в жанре устного рассказа, нельзя не сказать об Утесове устном рассказчике вне сцены. Утёсов был гениальным рассказчиком в кругу артистов за кулисами, в дружеской компании, в застолье, в автобусе везущем артистов на концерт и во многих других местах, где, кажется, сама атмосфера препятствовала, всякому юмору вообще.

Я слышал и видел, как Утёсов рассказывал и по ходу играл "Сцену на челне".

– Слушайте, люди, представьте себе, что наш русский национальный герой Степан Разин, как выяснили компетентные органы, совсем не Степан, а Сеня и не Разин, а Райзман. Ну, прошу вас, представьте себе. Между прочим, это не трудно. Райзманы тоже бунтовали, когда им наступали на мозоль...

– Так, вот утро. Солнце выходит из своей царской спальни и своим появление освещает все, что попадётся под руку. В том числе и бегущие по волнам расписные челны Сени Райзмана. (Всё это говорилось в манере классического римского чтеца с некоторым завыванием). Сеня проснулся. Не совсем, но проснулся. Он, может быть, спал бы ещё, но солнце и шум разбудили вождя бунтующего крестьянства... (Секундная пауза и Утёсов перевоплощается в Сеню Райзмана. Мы видим перед собой еврея средних лет с маленькими глазками и курчавой головой, ин трёт кулаками глаза, зевает, потягивается, оглядывается вокруг. Он не может понять, где он. Кругом снуют какие-то люди. Сеня с удивлением и недоумением смотрит на них. Наконец, что-то сообразив, он обращается к первому попавшемуся).

– Эй, бандюга, иди сюда. Подойди уже к своему папе-атаману.

(Снова перевоплощение в образ матроса-громилы, который ходит в раскачку со сжатыми кулаками)

– Чего тебе, папа?

– Где мы плывём, где?

– Не видишь что ли – "из-за острова на стрежень" плывём. Вставай, а то мы без тебя не знаем, чего делать: кого бить, кого грабить, кого жечь...

– Ой, у меня голова болить... А что вчера было, что?

(Снова мгновенное перевоплощение)

– Вчера одного помещугу грабанули, а потом сожгли...

– Зачем вы всегда, это самое, поджигаете?

– Ты велел. Грабанули. А потом на челнах пожрали, попили... Ты первый пить начал...

– Вот от этого у меня голова болить... Что, я много выпил или что?

– Два полуведра выпил...

– Ой, мама моя родная, два полуведра... И что?

– Был "весёлый и хмельной"...

– Папа мне говорил, когда, два полуведра, так это целое ведро получается. Что я с ума сошёл, так пить. Настоящий шикер! Если Роза узнает – я буду иметь тот цимес... Её цимес я хорошо знаю. Это она только говорит, что будет цимес, а сама берёт у в сарайчике ручку от топора и бьёт мине по голове... Ой, мине голова болить... как от Розиного цимеса.

– А ты похмелись, тебе лучше будет, отец родной. Принесть?

– Принесть...

(Бандюга приносит питье в деревянном полуведёрке. Сеня с жадностью делает несколько глотков. Ставит полуведро на палубу. У него перехватило дыхание. Наконец он вдохнул воздух. Глаза готовы выскочить из орбит)

– Закуску дай, грабитель, что б ты всю жизнь пил из такой рюмочки.

– Закуски нету. Вчерась всю сожрали...

– Если нет, так чего же мы плывем у речке? Почему нет грабёж? Причальте уже и возьмете у наших родных крестиян что-то покушать...

(Утёсов играет приходящего в себя, улыбающегося Сеню. Но вдруг он опять в растерянности. Смотрит на рядом лежащий ни кем не занятый тюфяк. Он огорчён).

– Слушай, бандюга, скажи мене тихо, как родному папе, а где эта самая шамаханская королева, что тут была, вот здесь лежала?

– Папа, ты чего, вчерась совсем косой был? Ты ж её выбросил...

– Что значит выбросил? Это же женщина. Куда выбросил?

– Куда, куда... "в набежавшую волну"

(Сеня делает круглые глаза. Начинает рвать на себе волосы и рыдать горькими, истинно еврейскими, слезами).

– Ой, ой, что я наделал... Утопил живую королеву... Я же настоящий хулиган с улицы. Взять погубить женщину... И главное за что?

– Утопил и чёрт с ней. Хай плавает. Ты из-за неё "сам наутро бабой стал".

– Идиот – это же королева. Она мне ни в чём не отказала.

– Ты "всю ночь с ней провозжался"... видать, не отказала...

(Сеня плачет, тянет руки к небу, что-то бормочет вроде молитвы).

– Да, хрен ей в дышло... Ты сам пил и нас заставил пить "на помин её души".

– Перестань говорить глупостей... Где мой пистоль? Где?

– Где, где?... За кушаком.

– А что такое? Почему так грубо с папой?

– Потому что "нас на бабу променял"...

Сеня вынимает из-за пояса большой пистолет, взводит курок, приставляет к виску).

– Если её нету... Без шамаханской королевы я жить не имею желание. Не хочу и всё. Всё равно за то, что я еврей, царь-папа меня казнит через что-нибудь. Всё я ухожу!

(Утёсов сильно ударял ладонью по столу, изображая выстрел. Сеня падал ничком на стол, потом с трудом приподнимал голову, глядел грустными задумчивыми глазами в одну точку).

– Вот так бы закончилось это самое дело со Степаном Разиным, если бы у него были мозги Сени Райзмана...

(Голова Сени снова падала на стол. Потом как бы на последнем вздохе снова чуть-чуть поднималась).

– Бандюги, не скажите Розе за шамаханскую королеву. Ша!...

Это был совершенно потрясающий моноспектакль придуманный и сыгранный громадным артистом. Пересказать и повторить всю актёрскую технику, всю гамму чувств пробовали многие хорошие артисты, но это ни как не шло в сравнение с тем, что показывал Леонид Осипович. Сценка длилась всего 10-12 минут, но нам, присутствующим при этом священнодействии, казалась слишком короткой. Хотелось ещё и ещё видеть этого Артиста, ибо всё действо шло под гомерический хохот людей, знающих толк в юморе. Это незабываемо.

Утёсов позвонил около одиннадцати вечера.

– Леня, вы очень устали после спектакля?

– Нет, Леонид Осипович, совсем не устал.

– Так приезжайте ко мне, а то я какой-то вялый. Побеседуем. Помогите старому хохмачу размять студенистое вещество...

Расстояние от моего дома на Серпуховке до дома Утесова в Каретном ряду по пустой Москве я ехал меньше десяти минут. Да, увидел я. Утёсов явно был не в форме: грустные глаза, небритость, тяжёлый тёплый халат и вялое рукопожатие.

Я знал, что Утёсов любил снимать сплин, рассказывая что-нибудь смешное. Именно поэтому я сходу попросил его рассказать историю, которая тогда ходила в кругах московской богемы. Её пересказывавши в разных интерпретациях. К тому времени я уже стал серьёзно собирать исторические анекдоты и актёрские байки, и мне было важно получить историю из первых уст.

Утёсов сразу включился. Усадил меня в кресло, а сам, медленно прохаживаясь по комнате, начал знаменитый рассказ.

– Знаете, Леня, глупый или даже умный болтун-это подарок для соответствующих органов и инстанций. Лёгкая работа: следователь дал два, три, а ещё лучше, четыре раза по физиономии этого самого болтуна и тот с большим облегчением, как говорят в Одессе великие интеллигенты, раскалывается в мелкий бисер. Так вот Нюмка Гальперин, известный эстрадный администратор, доживши до восьмидесяти лет, продолжал быть этим самым болтуном. Не совсем глупым, но и не Гегель.

– Теперь, дорогой Леня, спросите у меня: а что он болтнул этот Нюма Гальперин? Будем считать, что вы спросили... А я отвечаю:Ничего от себя он не сказал. У него своих мыслей было так мало, что он их не раздаривал кому попало. Он рассказал старый анекдот, рассказал во дворе дома знакомому дворнику. А дворник, об этом знали все, кроме Нюмки, служил стукачом как раз в соответствующих органах. Анекдот такой: "Стоит старый еврей в очереди за каким-то продовольственным товаром и громко рассуждает: "Безобразие. Есть нечего: гречки нет, масла нет, рыбы нет, а за свежим хлебом надо стоять в очереди. Ничего у них нет". На другой день этого еврея позвали на Лубянку и очень культурно объяснили, что если он будет людям говорить, что у советской власти ничего нет, то его сначала посадят, а потом расстреляют за антисоветскую пропаганду. Сейчас же, учитывая его возраст, отпускают домой без всякого наказания и, конечно, без расстрела. Вышел этот еврей на улицу, идёт и думает:"Патронов для расстрела у них, наверное, тоже нет... "

Вот вам, дорогой Леня, этот злополучный анекдот. Что сказать, анекдот не плохой, но не Нюмке его рассказывать и не дворнику-стукачу его слушать. Так вот рассказал Нюма этот анекдот дворнику, дворник вместе с Нюмкой посмеялся, подмел тротуар возле дома, переоделся во всё чистое и пошёл доложить этот анекдот своему лубянскому начальству. А те, чтоб они были здоровы, в области уничтожения болтунов, работали как часовой механизм – точно и без задержки. Пришли ночью к Нюме, сделали обыск, ничего кроме порнографических открыток плохого качества, не нашли и повезли Нюмку на Лубянку. И сидит себе Нюма, то есть Наум Григорьевич Гальперин уже пять или шесть месяцев и готовится к перемене места жительства из Москвы куда-нибудь к югу от Северного полюса...

Мне же звонят много артистов и администраторов, и даже приходят делегации и просят пойти на самый верх и выручить Нюмку из тюрьмы. Они говорят: "Ледя, ты известный всей стране Утёсов, тебя любит сам Хозяин и вообще тебя выслушают в любых органах. Иди и выручай Нюмку".

– Леня, хотите чаю? Просто чаю с чем-нибудь вкусненьким. Тоня (обращается к своей второй жене Антонине Ревельс, танцовщице и акробатке), прошу тебя, сделай нам с Леней чаю. Только сделай по высшей категории, какой пьют китайцы. Не те китайцы, которые строят плотину на реке Янцзы, а те, которые сидят в политбюро...

Через несколько минут чай был на столе в старинном глиняном китайском чайнике. Туг же сладкие сухарики, очень популярные в шестидесятые годы "Московские хлебцы". Утёсов молча пил чай маленькими глотками. Съел один сухарик и объяснил:

– Мне сладости есть нельзя. У меня диабет. Не так много что б можно было его продавать вагонами, но кое-что есть. Помните, как у Аркадия Аверченко в Одессе в кафе Фанкони один еврей продаёт другому несколько вагонов диабета?.. Люблю Аверченко. Во-первых, очень веселый писатель, а во-вторых – одессит.

– Идём дальше. Просят меня люди выручить Нюмку Гальперина из тюрьмы, то есть потушить этот пожар, в котором погорел товарищ Гальперин. Я, знаете, Леня, всю жизнь любил тушить пожары. Между артистами, между начальством, между творческими противниками. У меня даже был эстрадный номер в образе пожарного... Конечно, я не Максим Максимович Литвинов, которого его коллеги, министры иностранных дел разных стран называли "европейский пожарный" за то, что он умел очень дипломатично тушить международные конфликты. Милейший был человек: культура, воспитание, образованность! Между прочим вот такой умный человек погорел из-за своего языка. Леня, скажите, вы знаете, из-за чего лишился поста наркома иностранных дел Литвинов?

– Нет, конечно. Наше поколение многого не знает, а может быть и не узнает никогда. По этому делу я даже слухов ни каких не слышал...

– Сейчас расскажу. Отвлечёмся на минутку от нашей истории. Это же Литвинов, а не Нюма Гальперин. А дело было такое. Молотов давно зарился на место наркома иностранных дел. Он хотел занять эту должность. Он хотел, а Литвинов не хотел уступать ему это место. Не хотел и всё. Вы знаете, дорогой Леня, почему верблюд не ест вату? Молчите – значит, не знаете. А я вам скажу. Верблюд, не ест вату потому что... не хочет... Так вот, Литвинов не хотел уступать место наркома Молотову. А Молотов ждал момента. И дождался. В Наркоминделе было правило: скажем, написали ноту какому-нибудь правительству и отправляют её на утверждение Сталину. Тот визирует её и возвращает для отправки по адресу. Так было и в этот раз. На совещании в Наркоминделе написали ноту, отредактировали и Литвинов, поблагодарив своих заместителей за совместный труд, добавил всего одну фразу:

– Ну вот, хорошо поработали, теперь отправим в духан на подпись и всё в порядке.

Сталину доложили через две минутки. Он, конечно, обиделся за слово "духан" и назавтра решением ЦК Литвинов был, как тогда писали в газетах, "переведён на другую работу"...

– Что, Леня дорогой, будем продолжать историю с Нюмой или вы уже догадались?

– Нет, нет, Леонид Осипович, очень прошу, доскажите эту историю до конца. Я, конечно, догадываюсь, чем она кончится...

– Ага, догадываетесь. Так чего я буду рассказывать...

– Нет, Леонид Осипович, доскажите. Интересно, как это всё происходило. Антон Павлович Чехов говорил, что зритель уже в первом акте предполагает, чем кончится пьеса, но ему интересно, как это всё произойдет. Я догадываюсь, но очень хочется знать подробности.

– Значит, я продолжаю. Когда меня многие стали просить выручить Гальперина, я решил идти и выручать. Получится – получится, а не получится-значит, не получится. Хоть и Утёсов, но не бог. Позвонил я одному моему старому товарищу и через десять минут он сообщил мне, что дело Гальперина у следователя такого-то в Главной военной прокуратуре. Звоню, как всегда: "Здравствуйте, вас беспокоит Леонид Утёсов. Хотел бы с вами встретиться". Восторженный голос на другом конце провода: "Пожалуйста, в любое удобное для вас время, товарищ Утёсов. Если хотите, я могу сам к вам приехать". – "А что на меня уже заведено дело?" – "Ну, зачем, что вы. Это я предложил, чтоб вам не ездить по морозу. (Морозы зимой тридцать девятого года доходили до тридцати градусов) " – "Нет, давайте лучите я к вам приеду, а то если вы ко мне приедете, вся Москва будет говорить, что Утесова, посадили и при обыске обнаружили несметные богатства... Приеду сегодня..." – "Договорились. Улица Осипенко, Главная военная прокуратура. Пропуск будет заказан".

Побрился, оделся в лучший костюм, глянул в зеркало – вылитый знаменитый Леонид Утёсов. Через час я был на улице Осипенко. Меня встретил молодой майор в военной форме и при галстуке. Пожал мне руку, посадил в отдельно стоявшее удобное кресло, спросил разрешения закурить и уставился изучающим профессиональным взглядом с дежурной улыбкой.

Сижу как мышка под стеклянным колпаком, Противно..

– " Уважаемый товарищ Утёсов, я предполагаю, по какому делу вы пришли. Хотите помочь гражданину Гальперину. Уверен. Скажу вам так: если к нам приехал сам знаменитый Леонид Утёсов, то мы готовы помочь. Но поймите вы меня правильно, дело Гальперина проходит по статье как антисоветская пропаганда и агитация. Тут не только я, но и кое-кто повыше не поможет. Тем более что он во всём признался.

– Вас понял, товарищ майор. Раз такая страшная статья то, конечно, с моей затеей ничего не выедет... Считайте, что официальная часть закончена. А, как бы в дружеской беседе, я спрошу вас, что сделал Гальперин?

– Не официально, пожалуйста. Ваш Наум Гальперин рассказывал антисоветские анекдоты, тем самым играл на руку нашим идейным врагам. Скажу больше: он своими анекдотами раскачивал, подрывал самые дорогие для нас с вами устои советской власти и нашей партии...

И вот тут меня осветило, можно сказать осенило. Мгновенная актёрская реакция.

– Простите, товарищ майор, я не расслышал, что вы сказали, вернее, что я не услышал

– Могу повторить.

– Да, да лучше повторить. Медленно, как учитель диктует ученикам правило задачи: "Гражданин Гальперин своими анекдотами раскачивал, подрывал, разрушал основы государства и партии".

– Вот теперь я всё слышал и хочу предложить вам выгодный вариант. Как говорят в Одессе, сработать под дурачков: "Вы мне этого не говорили, а я, естественно, этого не слышал.

– Потому что если вы такое сказали, и я не отреагировал, тогда мы с вами, прошу извинить меня, два недоумка, два придурка... Ну, мне-то простится – я всего лишь артист, а вам!

–?

– Не ясно? А вы сообразите: военный следователь, старший офицер, коммунист, говорит, что старый, выживший из ума, малограмотный еврей, полный обалдуй, раскачивает, подрывает основы советской власти и коммунистической партии. Нас же с вами, не дай бог, очень просто могут спросить, если наш разговор станет кому-то известен, как же, вы понимаете, расцениваете нашу власть и партию, если её может подрывать неуч, маразматик, выживший из ума восьмидесятилетний, плохо говорящий еврей?..

Молчание. Взгляд устремлен в потолок.

– С вашей лёгкой руки, я тоже попадало в положеньице!... Со мной любит беседовать мой давнишний приятель, теперь стоящий очень высоко по идеологии. Представляете, что он мне скажет по поводу этой вашей формулировочки?... Он человек интеллигентный и имеет красивый набор непечатных выражений разной этажности. Он выдаст мне весь этот набор...

– (Обречёно) Начальство знает, что вы у меня были...

– Так зачем нам это дело. Между прочим, если кто-то захочет, под нас с вами могут подвести ту же статью, что у Наума Гальперина... А что? Как у вас говорят, был бы человек, а статья найдётся... Простите, что я отвлек вас от вашей работы. Будьте здоровы. Будем действовать, как договорились: вы не говорили, а я не слышал... И вообще я у вас здесь не был. Спасибо за внимание. Поеду на репетицию..."

(Утёсов задумался, что-то вспоминая, приятно улыбаясь.)

– Знаете Леня, на моих глазах этот следователь из чинного, надутого, многозначительного чинуши, буквально за несколько секунд, превратился в маленькую, хилую рыбёшку, выброшенную на песок. Как в Одессе говорят: "тюлька хилая". Он встал, подал мне холодную пятерню, подписал пропуск и остался стоять за большим полированным столом...

– Ровно через неделю, как раз во вторник, обратите внимание Леня, в семь часов утра у меня в доме раздался звонок в дверь. В семь часов утра ко мне никто не приходил последние пятьдесят лет. Слышу, домработница Нюра побежала открывать. Открыла, кто-то вошёл. Я понял, что за мной пришли, надо быстренько одеваться и ехать куда повезут... Потом кто-то заговорил шёпотом с Нюрой, потом что-то упало... Ага, значит, как обычно – начался обыск...

Не успел я накинуть халат, дверь в мою спальню рывком отворилась, и на пороге стоял, идиотски улыбаясь, Нюмка Гальперин:

– Ледя, меня только что выпустили! Какой-то тип отдал мне паспорт и попросил больше никогда в жизни не рассказывать никому, никакие анекдоты. Он просил передать тебе привет. Лёдя, меня выпустили!!! Дай я тебя поцелую!

Так он буйствовал ещё долго, бегая по квартире, пока я не выпроводил его.

– Вот и вся история. Хороша? А?

– Леонид Осипович, история великолепная. Её рассказывают в компаниях и просто за кулисами во время спектаклей, но почему-то говорят, что это сделали не вы, а Николай Павлович Смирнов-Сокольский.

– Враньё! Это артисты придумали чтоб жалостливее получилось: дескать, русский Смирнов-Сокольский спас еврея, пренебрегая личной безопасностью. Враньё! Конечно, Сталин в то время уже умер, но сажать за язык продолжали...

Я подарил вам, Леня, эту историю в её первозданном виде в надежде, что вы дадите ей новую жизнь, пересказывая её людям вашего поколения. А рассказчик вы – Божьей милости. Вот меня и вспомнят с вашей помощью, лет через сорок-пятьдесят и помянут добрым словом...

(Леонид Осипович ушёл в свой кабинет и вернулся с книгой. Потом долго искал авторучку. Сел за журнальный столик, и медленно надписал)

– Милый Леня, я подписал вам мою новую книгу "Спасибо, сердце".

Он обнял меня и вручил книгу. Дома я прочел запись, которая меня растрогала до слёз.

После этого мы встречались с Утесовым много раз и всегда он спрашивал меня:

– Леня, вы рассказываете мою историю с Нюмкой Гальпериным?

Сегодня я рассказал её вам, дорогой читатель, чтобы вспомнить великого артиста и доброго весёлого человека Леонида Осиповича Утесова.